8 ноября во Флоренции в возрасте 90 лет умер Оскар Рабин — художник-нонконформист, один из лидеров московского авангарда, организовавший в 1974 году в Москве выставку, известную во всем мире как «Бульдозерная». Она вошла в историю как самая яркая публичная акция неофициального искусства в СССР. И без сомнения повлияла на становление такой формы современного искусства, как «акционизм», самыми яркими представителями которого в современной России являются «Pussy Riot» и Петр Павленский.
Как Оскар Рабин стал художником
Оскар Рабин родился в 1928 году в Москве. Мальчика, ставшего круглым сиротой в 13 лет, взял под свою опеку художник Евгений Кропивницкий, к которому он записался в студию живописи в Доме пионеров. Он и помог раскрыться его художественному таланту.
После окончания Второй мировой войны Рабин поступил в Рижскую Академию художеств, а в 1948 году его зачисли сразу на второй курс Московского государственного художественного института им. В. И. Сурикова. Через год исключили «за формализм».
Рабин вспоминал: «Сергей Герасимов меня взял на второй курс Суриковского института. Но жить было негде. Добиться общежития — невозможно. Чёрт знает, где жил и болтался. Месяца четыре поучился. Но разве это учёба? Кончилось тем, что пошёл работать — устроился под Москвой, на Долгопрудной, десятником по разгрузке вагонов. Там строилась водопроводная станция. Работали заключённые — не политические, а уголовные. Всякие — и убийцы, и блатные».
С 1950 до 1957 года Рабин зарабатывал на жизнь тяжелым физическим трудом, работая то грузчиком на железной дороге, то мастером на строительстве «Севводстроя». Несмотря на тяготы жизни, рисовать не бросил. Весной 1957 года его работу отметили на выставке произведений молодых художников Москвы и Московской области. Летом того же года на VI Всемирном фестивале молодёжи и студентов его наградили почетным дипломом за натюрморт — букетик полевых цветов.
Зарождение советского андерграунда
Став лауреатом, Рабин смог получить временную работу художника-оформителя на комбинате декоративно-прикладного искусства. Постепенно он начал зарабатывать и продажей собственных картин. Этому способствовала «хрущевская оттепель», создавшая иллюзию творческой свободы. В стране появились коллекционеры живописи, покупавшие работы молодых советских художников.
Публичные показы своих работ Рабин устраивал каждое воскресенье в собственной квартирке барачного доме в подмосковном Лианозово. Туда он перебрался после того, как женился на Валентине Кропивницкий — дочери своего первого учителя, тоже художнице.
«Квартирники» Рабина быстро стали популярными в среде творческой интеллигенции. Вокруг Рабина и его тестя сформировалась группа «бунтарей от искусства» — художников и поэтов, которые не хотели творить в рамках социалистического реализма. За непринятие общепринятых правил, стремление выйти за рамки норм изображения и взгляды на искусство, отличных от официальных, относили себя к нонкомформистам и поставангардистам.
Чтобы посмотреть на картины и послушать стихи первых представителей советского андеграунда, в дом Рабина приходили иностранные дипломаты и журналисты. В КГБ внимательно следили за тем, что происходит, однако не мешали, поскольку явной антисоветчины замечено не было. Подпольные «сборища» художников и поэтов назвали «Лианозовская группа» или «Лианозовский кружок».
Хрущов и советский андеграунд
Надежды на то, что «неофициальному» искусству позволят выйти из подполья, развеялись 1 декабря 1962 года, после посещения Никитой Хрущовым выставки в Манеже художников-авангардистов «Новая реальность». Этот советский лидер всегда отличался прямотой и за словом в карман не лез, но то, что он увидел, привело его в такое бешенство, что он совершенно перестал подбирать выражения:
«Это — веяние искусства? Что это? Распущенность! Вы нас, стариков, считаете, что мы не понимаем. А мы считаем, что зря деньги народные тратили, учили вас.
Вот с этим мы пойдем в коммунизм? Это наше знамя? Это вдохновляющее произведение, которое призывает людей к борьбе?! Да это наркотическая девушка, загубленная жизнью! Вот она, мазня!
Куда вы двигаетесь?! Я опять повторяю, я вас считаю пидарасами. Казалось бы, пидарасы — это добровольное дело, договоренность двух типов, а государство за это дает 10 лет, а раньше — каторга. И это во всем мире так, хотя и процветает на Западе этот вид «искусства». Так вот это — разновидность его. Вы сами рехнулись и хотите, что мы бы поверили», — возмущался Хрущов, расхаживая между экспонатами и общаясь с их создателями.
Его приговор «параллельному» советскому искусству был краток: «Господа, мы вам объявляем войну и мы, конечно, никогда вам там, где вы соприкасаетесь с молодежью, работы не дадим, и оформление художественных книг мы вам не дадим».
«Наводит тень на советский строй»
Работы Оскара Рабина на выставке в Манеже представлены не были, но вряд ли получили бы одобрение генсека.
Его сумрачные пейзажи окунали в далекий от идеального советский быт с покосившимися бараками и неприветливыми домами, кладбищами и коптящими хмурое пасмурное небо трубами заводов. И все это дополнено элементами коллажа и натюрморта: копченой рыбой на газете «Правда», водкой, гранеными стаканами, скрипками…
Работы Рабина нигде не выставлялись, но их с удовольствием покупали иностранцы (made in USSR) , заинтригованные мрачными образами жизни в Стране Советов. В советских газетах развернули кампанию критики его творчества за депрессивность и очернение СССР. Первый камень бросил «Московский комсомолец», опубликовавший 29 сентября 1960 года разгромный фельетон «Жрецы «помойки № 8».
Некий читатель жалуется редакции в письме, что произведения Рабина вызывают «настоящее физическое отвращение, сама тематика их — признак его духовной убогости».
Его возмущение подхватывает корреспондент: «И стал Рабин «творить». Прислушаться бы ему вовремя к трезвому голосу товарищей, спросить бы себя самого: «А куда ты идешь, Оскар?» Но ему нужна была слава! — Не поймут меня в родном отечестве — заявлял он, — найдутся те, кто поймет меня там. «Там» — это на Западе. И в угоду «тем» он продолжал ляпать свои бредовые картины, отображая, как он говорил, самое «истинное и сокровенное» в мире».
Травля в печати не прекращалась на протяжении 60-х годов. Масла в огонь добавило открытие в Лондоне в 1965 году первой персональной выставки работ Рабина, где было представлено 70 картин. Художника с новой силой обвиняют в том, что он извращает действительность и порочит завоевания советского народа.
«Творчество Рабина идёт вразрез с задачами советского изобразительного искусства, накладывает тень на советский строй», — пишет в мае 1967 года «Московский художник».
«Смутный, перепуганный, неврастенический мирок встаёт в холстах художника. Скособоченные дома, кривые окна, селёдочные головы, измызганные стены бараков», — негодует в июне 1966 года «Советская культура».
«Бульдозерная выставка»
Несмотря на гонения в «Союзпечати», репрессивная машина Оскара Рабина не трогала. Власти понимали, что он стал знаковой фигурой на Западе, и его арест вызовет волну возмущения и критики режима в СССР.
22 января 1967 года Рабин вместе с одним из будущих создателей соц-арта (советская разновидность поп-арта) и коллекционером Александром Глезером организовал «выставку двенадцати» художников в клубе «Дружба» на шоссе Энтузиастов в Москве. Уже через два часа ее закрыли сотрудники КГБ и московского горкома партии.
В 1969 году власти постановили, что для организации любой выставки в столице Советского Союза необходимо специальное разрешение Московского союза художников. В ответ на это Рабин призвал единомышленников устраивать неофициальные показы картин прямо на улицах.
В 1974 году вместе с Глезером он решить организовать вернисаж на пустыре на окраине Москвы. Они даже подали заявку в Моссовет, попросив разрешение провести «показ картин» 15 сентября 1974 года, с двенадцати до двух часов. Свое мероприятие назвали «Первый осенний просмотр картин на открытом воздухе». А в историю оно вошло как «Бульдозерная выставка» и одна из самых ярких публичных акций неофициального искусства в СССР.
Утром 15 сентября Беляевский пустырь, где должны были быть выставлены картины, заполонили десятки крепких участников «воскресного субботника по озеленению пустыря». Организаторов выставки Глезера и Рабина еще утром задержали на выходе из метро под выдуманным предлогом, но потом отпустили. В одном из интервью Оскар Рабин вспоминал:
«Под мелким дождем в жалкую кучку сбились художники, не решающиеся распаковать картины. Всюду виднелись милицейские машины, но милиционеров в форме было немного. Зато было много здоровенных молодцев в штатском с лопатами в руках. Кроме того, стояли бульдозеры, поливальные машины и грузовики с готовыми для посадки деревцами.
Иностранные корреспонденты и дипломаты ждали, какие будут наши дальнейшие действия. Я распаковал свои картины и, не имея возможности водрузить их на треножник, стал держать полотна на вытянутых руках. Большинство художников последовали моему примеру… И тут началось побоище: у нас начали силой вырывать картины, пытались вырвать у меня, но я вцепился и стоял насмерть. В конце концов все-таки вырвали. Завелись бульдозеры».
Сотрудники милиции в штатском быстро и профессионально повязывали два десятка художников и их близких, картины подавили бульдозерами, а пытавшихся возмущаться жестоко избили. В потасовке корреспонденту газеты The New York Times выбили зуб его же камерой.
Снимки побоища просочились на Запад, а Александр Глезер собрал у себя дома пресс-конференцию для иностранных корреспондентов. Событие вызвало резонанс за рубежом. Участники «Бульдозерной выставки» написали коллективное письмо: «Москва, Кремль, Советскому правительству». В нем сообщили о намерении организовать в ближайшее время новую выставку, и просили дать указания милиции «защитить» ее от «хулиганов».
Она состоялась спустя две недели после первой — 29 сентября 1974 года в Измайловском парке. На ней были представлены работы более сорока художников, и длилась она четыре часа. Посмотреть на экспериментальное советское искусство пришли тысячи людей, а на Западе ее окрестили «советским вудстоком».
В феврале 1975 году нонконформистам разрешили провести в павильоне «Пчеловодство» на ВДНХ первый показ неофициального искусства.
Эмиграция на Запад
А через два года, в январе 1977-го Оскара Рабина задержали по обвинению в тунеядстве и посадили под домашний арест. После отказа эмигрировать в Израиль, домашний арест заменяют ночью в КПЗ. Через несколько дней Рабину предложили поездку с семьей по туристической визе в Европу и он соглашается.
«Какой художник путешествует без своих картин?! И мы решили взять с собой несколько работ — показать коллегам, галерейщикам. В Министерстве культуры СССР мне сказали, что советский художник может взять с собой только три картины, пять рисунков и несколько гравюр. Ну уж дудки! Я написал заявление, что в СССР никогда официально художником не считался, в Союзе художников не состоял. А значит, и казенные директивы-нормативы ко мне не относятся. Я решил взять с собой 18 моих картинок…
После долгих препирательств разрешили взять 13 моих картинок. Причем уточнили: исходя из стоимости, за каждую из них необходимо будет заплатить таможенную пошлину, а сколько я беру за свои работы, они, дескать, знают… Всего получается 1700 рублей, что равно годовому доходу советского служащего», — вспоминал Рабин.
22 июня 1978 года, проведя 6 месяцев во Франции, Рабин получает приглашение из советского консульства. Генеральный консул зачитал художнику Указ Президиума Верховного Совета СССР, требующий «лишить советского гражданства Рабина Оскара Яковлевича, в связи с тем, что его деятельность позорит звание советского гражданина».
«Я спросил, нельзя ли получить копию указа. «Нет, — ответил консул, — указ ещё не опубликован, есть лишь текст полученной из Москвы телеграммы… Была пятница, в этот день недалеко от Люксембургского сада проходил вернисаж «Святое искусство», где висело несколько наших с Валей картин. Я пришел туда, и новость мгновенно распространилась. Надо было встречаться с журналистами, а мной овладело полное отупение. Вечером завалился к друзьям и напился до потери пульса…», — рассказывал потом Рабин.
Во Франции советского художника приняли с восторгом, ему не только выдали документы, но и предоставили от парижской мэрии мастерскую с видом на Центр Помпиду. Художника, которого выдавили из СССР, западная пресса сначала нарекла «Солженицын в живописи», а потом благополучно забыла. До эмиграции он был бунтарем, создателем альтернативы намозолившему глаз соцреализму, но найти себя заново, преподнести западному зрителю что-то новое и увлекательное не смог.
В одном из интервью Рабин честно признавался: «Все получилось не совсем так, как я ожидал. В моем творчестве среди экспрессионистских мотивов есть ирония — люблю подхихикивать, социальные моменты, желание передать ощущение того, как мы жили в бараке (не случайно, мою живопись называли «барачной»).
Мне свойственно и лирическое отношение к окружающему. Всегда любил пейзажи, которые писал с натуры. Земной неуют — все скромное, незаметное, сарайчики. Когда возвращался ночью с работы, фонарей не было. Только в некоторых окнах горел свет. Я шел и представлял, как там живут люди. Все это вызывало у меня теплые чувства, сопереживание. Думал, в Париже тоже смогу окна писать. Но нет.
Оказалось, что получалось только в России, где знал людей, с которыми жил бок о бок. А тут сколько ни вглядывался в дома, для меня в них нет жизни. Не могу ничего передать, ничего не ощущаю. Для этого нужно было во Франции родиться. Здесь мой диапазон сузился».
В 1990 году советское гражданство Рабину вернули, а в 2006 году он получил паспорт РФ. Его работы появились в собраниях и Третьяковской галереи, и ГМИИ имени Пушкина. Несмотря на это, жить он остался в Париже, там и похоронен.
